ребятишек по мере возможности обучаем и одеваем. Словом, родственный союз рабочих и крестьян. Это если Мишу считать рабочим. Ну а я по роду занятий и по духу — интеллигенция. Как и ты.
Иван Григорьевич пристально взглянул на свою школьную подругу: на что намекает? Что не поменяла цвет? Да и внешне мало изменилась. Только вот седина… Что ж, седеют все, но душой стареют слабые духом.
Анастасия Карповна к душевно слабым себя не относила. Спустя минуту она уже колдовала у плиты. В зал сочился аппетитный запах свежей домашней колбасы. На родине последний раз он лакомился домашней колбасой, когда был студентом, приезжал к родителям в Усолье. Потом, уже за океаном, когда в каком-либо кафе улавливал подобные запахи, мысленно переносился не в Усолье, а на Украину, где из родни уже никого не осталось: брат нашел себе могилу в водах Атлантики, недалеко от Ньюфаундленда, отец и мать покоились на гарнизонном кладбище в суровой земле Сибири.
В те, свои последние каникулы, он запомнил маленькую с низкими потолками квартиру в блочной пятиэтажке рядом с полковой ТЭЧ. Примерно такая квартира была у них и на Украине. В Прикордонном они жили на третьем этаже, окна выходили на восток — на металлургический завод. Он четко представлял себе всегда тщательно выбритого отца с пышными черными усами, вечно озабоченного своим терапевтическим отделением. Представлял маму, ее мягкую стеснительную улыбку и радостно устремленные глаза: она безмерно гордилась своими обоими сыновьями, особенно младшим. Друзья и знакомые ей говорили: «Ваш Ваня не по годам умен». Она скромно отвечала: «Лишь бы его ум был на пользу людям».
Далеко от Родины ее сын всегда думал о Родине, а люди — это были его земляки, приднепровцы. Он их всех любил, ради них ежедневно рисковал жизнью, знал: одна оплошность — и ему уготован электрический стул.
Спустя сорок лет он увидел своих земляков поближе — удивился и отчасти разочаровался: какие все они разные!
Он сидел в полутемном зале, предаваясь воспоминаниям. Тем временем хозяйка приготовила ужин. Давно он не ужинал с таким аппетитом! Жареная колбаса — огнедышащая, прямо на сковородке, и холодная, только что из погреба квашеная капуста. Капуста янтарная, хрустящая, сдобренная душистым подсолнечным маслом и притрушенная зеленым лучком. За морями-океанами ничего подобного он не пробовал. Дома даже черствый ржаной сухарь вкуснее.
В доме, куда его вчера чуть ли не силком ввели, было тепло, уютно. Невольно он поймал себя на мысли: а что если бы?.. Если бы женой была Настя, то, наверно, и судьба была другая. Быть может, он работал бы в одной из больниц Прикордонного. Как отец. И в голове бы держал не все человечество, а его крохотную частицу. И на голове седины было бы гораздо меньше.
Но не будь той, полной опасностей жизни, он не знал бы, что ждет его земляков. Живут они каждый сам по себе, надеются, что выживут и с голоду никто не умрет. Ведь стоит человеку хотя бы раз до коликов в желудке проголодаться, как в нем срабатывает инстинкт поиска съестного: сначала он съедает, что попривычней, потом — все, что может переварить желудок: будь то желудь или крыса. Пока человек остается человеком, он выживет и даст расплодиться потомкам.
Выживала Русь после чумы и холеры, после засухи и града, после нашествий и опустошительных войн. И все потому, что человек боролся и побеждал. Побеждал, потому что перед ним был враг видимый. Но то, что уготовила Америка для славян и, прежде всего, для русских, никто не увидит, а знают об этом лишь немногие. Одним из немногих и был советский разведчик доктор биологии профессор Иван Григорьевич Коваль.
Но как об этом сказать? Тут не выйдешь на площадь, не крикнешь: «Люди! Вам готовят незаметную, но скорую смерть!» После разрухи, в которой очутился и город Прикордонный, где никого ни медленной, ни скорой смертью не удивишь. Большинство отмолчится, но найдутся и такие, кто на крик вопиющего отзовется, как на войне отзывались их деды, попавшие в окружение:
«Ни хрена, прорвемся!»
Фронтовики прорывались. Но тогда было кому вести. Сейчас в городе сколачивалось две силы, умевшие вести: это — Союз офицеров и Союз предпринимателей. Первый разъяснял, но ему еще мало кто верил, второй — своими телохранителями вселял страх, и расчет здесь был точный: напуганный обыватель послушно ходит в стаде. Город расслоился на две, как здесь говорили, громады: одна — и такое может случиться — будет потоплена в крови, если к тому моменту не погибнут обе.
Глаз Ивана Григорьевича начинал уже привыкать к новому для него освещению, и он видел контуры этих непримиримо враждебных двух громад. Если они друг друга не уничтожат, то их уничтожат из-за океана.
«Как люди воспримут это сообщение? — в который раз себя спрашивал он, сомневаясь: — Поверят ли?» Что это будет стоить самому разведчику, ответ — и не однажды — давала история. Существует легенда: Жил в Помпее человек, которого жители города считали блаженным: он предсказывал судьбу. В один из ненастных осенних вечеров он огласил городскую площадь воплем:
«Граждане Помпеи! Завтра наш город погибнет!»
Ему, естественно, никто не поверил. По случаю праздника урожая горожане веселились, наливая себя вином. К ночи город погрузился в сон. А человек, прокричавший о близкой смерти, удалился к морю. По дороге его обогнала сорвавшаяся с привязи лошадь: она тоже почуяла опасность.
С берега бурного моря человек увидел, как с громовым грохотом раскололась вершина Везувия и потоки магмы, сжигая на своем пути все живое, устремились на беспечно спящий город.
Предсказатель заплакал от обиды: ему не поверили. Он отправился в Рим. В Риме держал речь перед сенатом. Сенат, выслушав чудом спасшегося гражданина Помпеи, решил: вестника гибели целого города бросить на растерзание львам: никто не смеет предсказывать катастрофу.
Другая легенда, уже нашего времени. Оказывается, и в Нагасаки тоже нашелся один, исступленно кричавший, что утром над городом взорвется солнце. Этого человека, портового мусорщика, считали, что он не в своем уме: солнце — этот символ могучей империи — не может взорваться. Мусорщик исчез под ядерной вспышкой…
За ужином Иван Григорьевич почувствовал, что школьная подруга принесла не только домашнюю колбасу, но и какую-то печальную новость, которую оглашать не хотела. Он выдержал паузу, спросил:
— У тебя что-то важное? Для меня?
— А ты кто — провидец?
— В некотором роде, — ответил он опечаленно. — Я все-таки биолог. Ну и… некоторое время практиковался как психиатр. Когда в голове у человека затаенная мысль, я ее ощущаю.
— Ты — серьезно?
— Вполне. Ищу пациентов.